Сновида — @дневники: асоциальная сеть

понедельник, 02 апреля 2012

19:33

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

URL

суббота, 31 марта 2012

19:28

Birth of a Book from Glen Milner on Vimeo.

“A short vignette of a book being created using traditional printing methods.”

@темы: видео

URL

17:27

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

URL

четверг, 29 марта 2012

22:48

Для Amanda Mendes.

читать дальшеЯ не об облике, а о содержании на основании впечатлений от прочитанного (вложенного в них).

Дочь Бога ветра Эола, супруга царя Кеика, царица Трахины, Алкиона тщетно пытается отговорить своего мужа от морского путешествия-паломничества к святилищу Аполлона Кларосского в Малую Азию. Кеик попадает в бурю и погибает вместе со всеми своими спутниками. Алкиона долгие месяцы ждёт своего мужа на берегу, к которому и выносит его труп. После этого Алкиона поднимается на утёс и бросается с него в море. Боги смилостивились над Алкионой и воды коснулось не женское тело, а маховые перья с крыла зимородка.
Алкиона (Алциона) и значит "зимородок".
Название и образ её, впервые появившиеся в переводных памятниках, являются результатом недоразумения: вероятно, при переписывании "Шестоднева" Иоанна Болгарского, где речь идёт о зимородке — алкионе ( греч. ἀλκυών ) слова славянского текста "алкионъ есть птица морская" превратилось в "алконостъ".
В современном неоязычестве Алконост представляется инкарнацией Хорса, которая управляет погодой.
Об Алконсте, в православной традиции, сообщается, что это птица, которая выкладывает свои яйца в морскую глубину посреди зимы, а "яйца эти ПРАЗДНЫ – не портятся и наверх всплывают", как только приходит срок. Алконост не сводит взгляда с поверхности воды и ждёт всплытия, потому очень трудно выкрасть яйцо Алконоста. Если это удаётся, то такое яйцо люди вешают под паникадилом в церкви, что является символом целостности и единения всего приходящего в неё народа. Птица Алконост – пример Божьего Милосердия и божественного промысла, потому в те семь дней, когда Алконост своих деток высматривает, море спокойно. Корабелы эти дни ценят и называют Алконостскими или Алкионовыми.

А Сиреневый Сирин поет об утраченном рае и морочит голову. Это кто-то другой )

У меня всегда было плохо со словами, зато с образами, сивмолами и эмоциями хорошо... )))

Святая наука - расслышать друг друга
Сквозь ветер на все времена.

URL

среда, 28 марта 2012

21:21

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

URL

20:12

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

URL

19:26

Мне вчера кубок достался и я решила спустить это дело на тормозах, но потом еще один догнал )
Суть в том заключается, что получивший передает его по эстафете 10 понравившимся дневникам (или просто десяти пользователям), указывает на своей страничке ссылки на них, уведомляет и благодарит вручившего награду.
Спасибо, ~Shion~ и Тайо ))
А дальше занудство на предмет того, почему никакого выбора не будет. Во-первых все понравившиеся у меня в избранном, а их там далеко не десять, во-вторых я могу долго классифицировать по принципу этих мне нравится читать, этих смотреть, у тех я музыку слушаю, а те рисуют классно, а люди за этими никами мне просто иррационально симпатичны. И выбор в десятку будет субъективным, естественно, из тех последних. И добрая их половина закрыты или под БС, так что от моей рекламы толку мало будет.

URL

вторник, 27 марта 2012

21:24

Вопрос залу

Если бы вас попросили нарисовать/описать счастье, какое бы оно было?

URL

16:14

Забрела и я погадать на сучайных цитатах на citaty.info/random. Ну их всех с такими прогнозами, больше не ходок туда)

читать дальше

@темы: цитаты, дыбр

URL

13:36

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

URL

понедельник, 26 марта 2012

19:35

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

URL

18:11

Карен Свасьян

Хотя со времени перевода «Сонетов к Орфею» прошло тридцать с лишним лет, я до сих пор не могу понять, как я вообще решился на него. Всё выглядело чистейшей авантюрой или, если угодно, было ею. Я никогда ничего не переводил до этого, а по-немецки хоть и мог уже читать, но так, что полагаться приходилось больше на сообразительность, чем на знания. Странно сказать, но перевод «Сонетов» совпал по времени с изучением немецкого, то есть, я учил язык, параллельно переводя их, или даже наоборот: я переводил их, параллельно – по ним, на них, ими – уча немецкий. Некоторое (вполне психотропное) облегчение давала догадка, что дело не в языке, и что, знай я даже его в совершенстве, это ничего не изменило бы по существу. Догадка находила подтверждение, когда, теряясь в черных дырах Rilkedeutsch, я мучил знакомых германистов вопросами, а они меня ответами: я их, потому что на мои вопросы у них не было ответов, они меня, потому что и у меня не было вопросов на их ответы. читать дальшеНе лучше обстояло и с заезжими немцами, к которым я обращался за помощью; они были скромнее германистов, но не везучее, и, словно сговорившись, повторяли: «Так не говорят по-немецки» (некоторые добавляли при этом с понимающей улыбкой: «Aber na ja – das ist halt Rilke!») Легче от этого не становилось, зато становилось головокружительнее; ну, конечно же, так не говорят, ни по-немецки, ни по какому; язык Рильке подчинен не статистике читательских групп, а стохастике случая и милости; он говорит так, потому что говорит не к нам, еще живущим (и, значит, умственно ущербным), а к нам, уже умершим, и понять его в оптике жизни не менее опрометчиво, чтобы не сказать: нелепо (нелепость списывается на счет «поэзии»), чем пересказывать какой-то необыкновенно значительный сон за чашкой кофе… Я думаю, у меня не было, да и не могло быть никакого желания переводить «Сонеты», хотя бы потому, что переводить пришлось бы собственную немоту: с молчания по-немецки на молчание по-русски; о переводе я не думал, наверное, еще и потому, что боялся не устоять перед соблазном желания. Желание пришло позже, когда я уже влип, когда во мне уже заголосила немота и ничто не могло её остановить; тогда-то и стало ясно: я решился на безумие не потому, что хотел его, а: я хотел его потому, что решился на него. Всё длилось не дольше месяца, хотя сам месяц длился намного дольше: месяц одержимости, которую приходилось не только жить, но и тщательно скрывать от друзей, знакомцев, соседей, сослуживцев, кого попало, чтобы не запятнать свою репутацию «нормального»; я и сейчас горжусь почти «шпионской» мимикрией, позволяющей мне жить в повседневности так, чтобы никто не догадывался о моей повсеночности; слова, строки, обрывки строк, ритмы и рифмы, просто бормотания шли иногда горлом в самой неподходящей ситуации, скажем, на каком-нибудь очередном собрании или обсуждении (я работал в Институте философии), так что приходилось, украдкой записывая их, раздаривать скучные улыбки секретаршам, вроде бы учуявшим что-то, и ждать, когда наконец уйдет враждебный день, а с ним и всё дневное, и случится вожделенное пробуждение в ночь, в рилькевское «Ich glaube an Nächte»; уже потом, когда всё было позади, я понял вдруг, что переводились «Сонеты» в атмосфере, до неприличия похожей на ту, в которой они писались; конечно, это было смешно, но и – несмешно: смешно по понятным причинам, несмешно, потому что как же еще и было воссоздавать «Сонеты» на чужом наречии, если не в подобающей им атмосфере просветленной одержимости! (Оговорюсь, это условие касалось именно меня, непрофессионального – вообще никакого – переводчика; профессионал, а тем более теснимый договорными сроками, не стал бы дожидаться вдохновений, а обошелся бы без них или сам вызвал бы их по необходимости.)
«Сонеты к Орфею» очень неожиданная книга. Неожиданная для автора, который десять лет ждал другого, а получил (вместе с другим) и это, но и для читателя, даже не подозревающего, где он очутился, и думающего, что он всё еще читает стихи. Можно до бесконечности комментировать эти причудливые сгустки невыразимого – по модели дублинского Bloomsday, прокормившего уже не одно поколение литературоведов (мне памятна книга, состоящая из 55 глав, по главе на сонет), но что всё это значит, если не знать главного, того именно, что это не стихи, а панихида (Totenamt), причем такая, где смерть не оплакивается извне из намертво вцепившейся в себя жизни, а празднуется изнутри, как пробуждение в проспанный прижизненно мир вещей. Главное «Сонетов» – приписка к их заглавию: написаны как надгробие Вере Оукама-Кнооп. Рильке, знавший её родителей, видел её несколько раз (она умерла, не дожив до девятнадцати лет, от белокровия, того самого, от которого через пять лет умер он сам). Эта смерть и стала возможностью (dynamis) «Сонетов», или, динамичнее, переводом их из великого бессловного молчания в молчание раззвучивающих их слов; можно знать, что автор «Сонетов к Орфею» (душа, в которую они вошли как в собственное тело), до того как он умер своей смертью ранним утром 29 декабря 1926 года в санатории Вальмон у Женевского озера, умер этой не своей: в нелюдимом и внешне поразительно похожем на него замке Мюзот (в швейцарской Сьерра) в феврале 1922 года. Эта не своя смерть зрела и взрослела в нем давно, с «Часослова»; позже её заслонили «Элегии», за ангелической анонимностью которых оставался незамеченным их личный, близкий, интимный смысл. Смерть, чьими гулкими шагами, как невыплаканностью, наполнено гиератическое пространство «Элегий» (особенно последней, десятой), легко и радостно станцована в эвритмеуме «Сонетов»; удивительно слушать и видеть это: смерть с чистым умытым светом лицом, танцующую под детское пение и хлопание в ладошки в сопровождении треугольника и тамбурина. Наверное, об этом в самом деле можно было бы написать тома, но написанное было бы не больше, чем гомеопатическим разведением увиденного: он ждал, вернее, не он, а некий демон открытой жизни (очевидно, вселившийся в него со времен слышанных им в Мюнхене лекций Альфреда Шулера) ждал в нем смерти Эвридики, как родовых схваток «Сонетов». Он и умер сам в смерть Веры, чтобы привести её, «ту так любимую», белую, неприкосновенную, обратно в жизнь: в новую нетленную плоть, на которую мы, ничего не подозревающие простофили и интеллектуалы, постоянно оборачиваемся, чтобы, потеряв её, увидеть в ней одну из вершин поэзии ХХ века.

@темы: книги, цитаты

URL