[Sileni]

Пересматривала Сарджента и нашла подборку графики. Следующие два портрета мне нравятся.

Ирландский поэт и писатель Уильям Батлер Йейтс. Биография есть на Вики, нет смысла дублировать.


Если не читали, я бы начала...ну, например, со "Звездного единорога": www.lib.ru/POEZIQ/JEJTS/yeats1_4.txt
Если поэзия, тогда "Песня счастливого пастуха"

В лесах Аркадских - тишина, Не водят нимфы круг веселый; Мир выбросил игрушки сна, Чтоб забавляться Правдой голой, - Но и она теперь скучна. Увы, пресыщенные дети! Все быстротечно в этом свете: Ужасным вихрем сметены, Летят под дудку сатаны Державы, скиптры, листья, лики… Уносятся мелькнув едва; Надежны лишь одни слова. Где ныне древние владыки, Бранелюбивые мужи,
Где грозные цари - скажи? Их слава стала только словом, О ней твердят учителя Своим питомцам бестолковым… А может, и сама Земля
В звенящей пустоте Вселенной - Лишь слово, лишь внезапный крик, Смутивший на короткий миг Ее покой самозабвенный? Итак, на древность не молись, В пыли лежат ее свершенья; За истиною не гонись - Непрочно это утешенье; Верь только в сердце и в судьбу
И звездочетам не завидуй, Следящим в хитрую трубу За ускользающей планидой. Нетрудно звезды перечесть (И в этом утешенье есть),
Но звездочетов ты не слушай, Не верь в ученые слова: Холодный, звездный яд их души Разъел, и правда их - мертва. Ступай к рокочущему морю И там ракушку подбери С изнанкой розовей зари - И всю свою печаль, все горе Ей шепотом проговори - И погоди одно мгновенье: Печальный отклик прозвучит В ответ, и скорбь твою смягчит Жемчужное, живое пенье, Утешит с нежностью сестры:
Одни слова еще добры, И только в песне - утешенье. А мне пора; там, где нарцисс, Грустя, склоняет венчик вниз, Могила есть в глуши дубравной; Туда мне надо поспешить, Чтоб песенками рассмешить Хоть на часок беднягу фавна. Давно уже он в землю лег,
А все мне чудится: гуляет Он в этих рощах,- на лужок, Промокший от росы, ступает И распустившийся цветок С ужимкой важной обоняет И слышит звонкий мой рожок… О снов таинственный исток! И это всё - твое владенье. Возьми, я для тебя сберег Из мака сонного венок: Есть и в мечтаньях утешенье.


И Нижинский. В источнике какая-то неувязка с датой, балет в репертуаре 1909 г. был, скорее всего портрет тогда же и нарисован.

Вот что пишет Р.Баркл в воспоминаниях о премьере:
На вершине лестницы стоит величественная фигура — старый маркиз, превратившийся в могущественного волшебника, царя Гидрао. Он облачен в длинную золотистую мантию, его головной убор, похожий на митру, увенчан голубыми страусовыми перья­ми. Он взмахнул своим высоким посохом, показывая, что именно он совершил это волшебное превращение, и стал медленно спус­каться по ступеням. Армида повела Ринальдо вдоль сцены. По­явились еще придворные и встали группами. По замыслу Фокина и Бену а, доминирующие в одеяниях придворных розовые и зеле­ные тона, лучше всего смотревшиеся с верхних ярусов театра, как бы повторяли узор абиссинского ковра. Другие группы танцоров, словно из-под земли, поднялись из люков — это нубийцы с огром­ными опахалами из белых перьев. Армида облачена в синюю ман­тию, расшитую блестками и украшенную золотыми кистями, и белую муслиновую юбку. Ее золотисто-белый тюрбан переплетен жемчугом. Придворные выступают торжественной процессией, а чародейка ведет своего возлюбленного в левую часть сцены к воз­вышению, с которого они станут смотреть дивертисмент. Следуют танцы, включая благородный вальс для восьми пар танцоров, гротескную восточную вакханалию для восьми балерин (включая Фокину, Брониславу Нижинскую, Шоллар и Черны­шеву) в сопровождении игры на ксилофоне и комический танец, в котором шестеро отвратительных хромых монстров находят прекрасные маски с локонами, сделанными из стружек, с их по­мощью вводят в заблуждение хорошеньких молодых ведьм и уго­варивают их принять участие в шабаше. Эти танцевальные но­мера перемежались проходящими через сцену процессиями, одна из которых величественно сопровождала торжественный танец для струнных со звуками трубы.
Однако наиболее зрелищным номером стало па-де-труа, кото­рое исполняли две наперсницы Армиды, Карсавина и Балдина, и ее любимый раб, Нижинский. Костюм последнего, выдержанный в белых, желтых и серебряных тонах, украшенный шелковыми фестонами, кружевными манжетами и горностаевыми хвостами, представляет собой упрощенную форму придворного мужского танцевального костюма XVIII века, придуманного Боке, с бочонком или «проволочными» полами — преувеличенное развитие килта, который танцоры времен Людовика XIV надевали под стилизован­ные римские доспехи; и бриджи до колеи. На голове — белый шелковый тюрбан со страусовым пером; вокруг шеи, высоко, под самым подбородком, драгоценное ожерелье. Дамы одеты в золо­тисто-желтые тона. Цитирую Джеффри Уитуэрта: «Это был изу­мительный момент, когда Нижинский осуществил свой первый на удивление скромный выход на замечательную розово-зелено-голубую сцену...» Первая часть па-де-труа, когда все трое танцуют вместе, исполнялась под ритмичную мелодию заунывного англий­ского рожка, и, пока танцоры поднимались, опускались, отбива­ли такт и кружились, парижане внезапно поняли, что никогда прежде не видели танца столь высокого уровня, все возрастал при­глушенный гул голосов, выражавших восхищение. В конце номе­ра танцоры уходили со сцены, Нижинский шел последним, чтобы вновь появиться в соло. В тот вечер, взволнованный теплым при­емом публики, вместо того чтобы просто идти, он решил прыгать и взлетал все выше и выше, словно пытаясь достичь верхушек деревьев, и никто не смог уловить тот момент, когда он стал опус­каться.
Парижане никогда не видели подобного прыжка. Недовер­чивый вздох перерос в гром аплодисментов. Во Францию вернул­ся Вестрис.
Мелодия соло Нижинского довольно банальна, типичная муж­ская вариация, оркестрованная для всего оркестра, аллегро ризо-луто. Он начал с того, что приподнялся на полупальцы и стал прыгать с одного края сцены на другой. Эти высокие прыжки че­редовались с пируэтами. Затем он выполнил более простые, но особенно элегантные движения (которые позднее часто копирова­лись) — наклонялся вперед, касаясь правой рукой левой ноги, в то время как левая рука была вытянута назад. Эти стилизован­ные реверансы, выполненные дважды в различных направлениях, перемежались кабриолями. Танцуя, Нижинский ощущал непри­вычное волнение публики, и это пугало его. Шум становился все громче. В конце танца раздался гром аплодисментов. Партия лю­бимого раба — чисто танцевальная, она была внесена в балет Фокиным специально для того, чтобы продемонстрировать вирту­озную технику Нижинского, она не имеет драматического разви­тия и не играет роли в истории Рене, и все же отсвет страстности Нижинского преобразил всю сцену. Снова цитирую Джеффри Уитуэрта: «Яркий лучезарный мальчик — своего рода носитель таинств, само его присутствие меняло характер «Армиды», она уже не казалась всего лишь несравненной демонстрацией восхи­тительных форм в прекрасных движениях, а скорее проявлением состояния бытия, удивительного и совершенно отличного от наше­го. Можно подумать, что двор Армиды — это некая часть опре­деленного устоявшегося государственного устройства, со своими законами, обычаями и своей ежедневной деятельностью... Секрет этого эффекта частично определяется убедительностью той отчуж­денности, которую Нижииский привносит в свое исполнение...»
...Нижинский выпорхнул на сцену под легкую мелодию кларне­тов и струнных. Две девушки появились в более медленном тем­пе, затем все трое соединились в блистательном завершении па-де-труа в сопровождении всего оркестра, играющего фортиссимо.
Публика была очарована спектаклем и изумлена, открыв для себя возможности классического танца. До окончания сцены зри­телей ждал еще один сюрприз — они впервые увидели русский характерный танец. Танец шутов, которым заканчивается дивертисмент, — это эксцентрический номер, выполненный на большой скорости под отрывистую комическую мелодию, ритм которой от­мечен тамбурином и треугольником. Фокин считал этот танец са­мым трудным из всех, которые он когда-либо ставил. Его возгла­вил бывший одноклассник Нижинского Розай. Он выполнял шаг «кобблер», кружился согнувшись, высоко прыгал, проделывал невероятные антраша и затем приземлялся на одно колено. Ос­тальные шестеро юношей выполняли движения, казавшиеся столь же невероятными: падали на пол, скрестив ноги по-турецки, тот­час же вскакивали и хватали друг друга за ноги, взмывая в воз­дух. Воспринятый публикой как кульминация всего балета, этот танец привел аудиторию в такое неистовство, что вызвал столь же бурные аплодисменты, как и танец Нижинского...
...Драма подошла к завершению. В суету слуг, пришедших прово­дить Рене в путь, представленную тремоло скрипок, вторгается уже звучавшая ранее, зловещая тема бас-кларнета и виолончели, — она напоминает о старом маркизе. Последний приветствует Рене, кото­рый все еще пребывает под впечатлением того, что считает сном. Но маркиз показывает на золотой шарф, висящий на часах. Охвачен­ный ужасом Рене понимает, что стал рабом волшебницы Армиды. Под оглушительные звуки оркестра, где преобладают духовые ин­струменты, он замертво надает к ногам старика, ударившись об пол. Когда по окончании «Павильона Армиды» опустился занавес, раздался шквал аплодисментов, громкие возгласы одобрения про­должались несколько минут. Мордкин выводил вперед Каралли, а Нижинский — Карсавину и Балдину. Мужчины никогда не вы­ходят на вызовы без партнерш.


Много других репродукций c комментариями к ним в черно-белом сообществе, для тех кто не подписан )